— Пойду пивка принесу, Зинка.
В очереди он томился, огнем пекло череп, вокруг пыхтели мужики.
— Пиво теплое, — сказал Кириллу один из очереди, — холодильника-то у них нету.
— Какой холодильник, — согласился тот. — Для бочек не изобрели холодильника.
— Где не изобрели, а где и изобрели.
— Это где же?
— На Западе, поди, умеют делать. Там пиво в жестянках.
— Там умеют, — опять согласился Кирилл. — Там же в реках сметана течет. А такие, как ты, прибегают с ложками и хлебают задаром.
— Шутишь, кореш, — не обиделся мужчина. Майка на его выпуклом теле расползалась от обилия мышц.
«Ну и гвоздь, — позавидовал Кирилл, — вмажет, костей не соберешь». Он оглянулся и помахал рукой. Зинка кивала оттуда, с полотенца, и ей не скучно было кивать ему. Может, единственное его счастье, суженая, вольготно и горделиво покоила себя на сером пляже, среди пыли и песка на чистом полотне. Ищешь, бродишь, как слепец, а счастье рядом, протяни пальцы, теплое, безотказное, цены ему нет.
С двумя полными кружками он вернулся к ней.
— Зин, давай чаще встречаться, можно каждый день. Как раньше. Нам же хорошо было раньше, разве нет?
Левашова с сомнением вытянула губы. И эта гримаска его всегда бесила.
— Кому как, — ответила она серьезно, — тебе хорошо, а мне, может, не очень. Чего это с тобой?
— А почему тебе не очень, скажи?
— Нипочему.
Левашова угрюмая стала, пиво не допила и выплеснула па камень остатки.
Тоска плыла вокруг, дышать было душно, слова, которые он говорил Зинке, были оскорбительны, а она не обижалась на него, — и это было гнусно; и самые оскорбительные слова не говорил, а удерживал в себе, но если бы и сказал, она бы все равно не обиделась, а попыталась его понять и оправдать, — и это было самое гнусное и невыносимое.
— Давай поженимся, Зина, — попросил Кирилл изо всей силы своей тоски, — я буду тебе верным и заботливым мужем. Честно тебе говорю. Ты поверь.
Тут она не выдержала и встала, покачалась перед ним круглым добрым лицом, гибким телом, повернулась, ноги понесли ее к реке, крепкие ноги, мягкие, горячие, знакомые до дрожи. Он видел, как Зина наступила на песок, на воду, как колени ее покрыла река, как она плашмя легла на воду, взмахнули в мареве руки, поплыла от него, от греха, от обиды. Кирилл вернул кружки в киоск. Поискал глазами Зину в воде, но столько людей там плавало, так все бурлило, что уже невозможно было ее угадать.
3К вечеру он пришел на завод. Знакомый вахтер Алексей Трофимыч не хотел его пускать. Кирилл разгорячился, совал ему под нос пропуск.
— Знаю, за чем идешь, — иронизировал Алексей Трофимыч, радуясь возможности поболтать с человеком. — У тебя там небось корысть.
— Какая корысть? — разозлился Кирилл. — По-русски тебе объясняю. Иду насос починять.
— Насосы чинют в рабочее время. Говори правду — зачем идешь?
Вахтер мало того что закрыл вертушку, так еще сходил к себе в конуру и нацепил для устрашения пояс с кобурой.
— Вот тебе правда, — сказал Кирилл с горькой обидой. — Вот тебе правда, дядя Алексей. Или я сейчас буду работать и починю насос, или, может быть, натворю бед. Понял?
— А ну дыхни! — приказал дядя Алексей.
Кирилл дыхнул.
— Оставь документ и ступай, — строго распорядился вахтер. — Отпускаю тебе время — два часа… А понять мы все можем, как же. Тоска у тебя, брат, оттого и руки зудят.
Тихо и непривычно темно было в цехе. Станки молчали. Уборщица Евдокия, старая женщина, мыла шваброй пол в дальнем углу. Кирилл помахал ей рукой.
Насос стоял наполовину разобранный, и это было удобно. Часы на стене показывали цифру семь. Он расстелил чертеж и несколько минут изучал его. Потом взял микрометр и начал измерять диски, которых было множество. Он уже делал это раньше, но, возможно, наспех. Теперь Кирилл был уверен, что ошибка здесь. Она очень маленькая. Такая крохотная, что трудно найти. Воробьев не волновался и не спешил. Спешить было некуда, а волноваться не из-за чего.
В одном месте он обнаружил лишний миллиметр. Все правильно. И еще малость лишку нашел. Пустяки, это возможный допуск. Но вместе разница так редко совместилась, что дала перепад, и насос захолостил. Что-то подобное и предполагали в КБ.
Кирилл достал свою любимую тонкозернистую шкурку и аккуратно, сверяясь с микрометром, зачистил шероховатости, снял лишнее. Потом стал собирать насос. Это было тяжело и неудобно делать одному, и поэтому он потратил много времени. Работал он без пиджака и куртку поленился достать из шкафа. Белая рубашка покрылась пятнамм, почернела на рукавах, пальцы потягивало от усталости и напряжения. Ему было хорошо и свободно.
Явился Алексей Трофимыч, стал поодаль и смотрел.
— Готово, — сказал ему Кирилл и протянул пачку сигарет. — Покурим, дядя Алексей.
Вахтер закурил.
— Ну и что, — возразил он, — где же это видать, готов или не готов?
Кирилл засмеялся.
— А сейчас мы его с тобой в лабораторию доставим. Там и увидим. У тебя ведь ключи есть?
— Не положено! — отрезал Алексей Трофимыч. — Ступай домой.
Кирилл взглянул на часы — половина одиннадцатого.
К двенадцати он разогрел и включил систему. Верхний свет не зажигали, и в лаборатории было полутемно. Неподалеку на столике Евдокия-уборщица ужинала хлебом и молоком. Кусок хлеба с колбасой дала вахтеру, а Воробьев отказался.
— Вы, ребятки, не дело затеяли, — пожурила Евдокия. — Хотя бы, глядите, пожару не устроить.
Алексей Трофимыч нервничал и время от времени поправлял кобуру, словно собирался в случае чего сразу открыть стрельбу.
— Заводные нынче пошли парни, — оправдался он перед уборщицей. — Заведутся — не остановишь.
— Кому надо — остановят, — успокоила Евдокия.
Похлюпывали поршни, журчала таинственная энергия, стрелка прибора добралась до нужной черты и перевалила ее.
— Вот, — сказал Кирилл. — Примечай, дядя Алексей. Если стрелка дошла до красной точки, это порядок.
— Понятно, — ответил Трофимыч. — Я и сам вижу.
Кирилл улыбнулся, хотелось ему громко говорить, что-то мощное, освобождающее накатывало из глубины души. Теперь не было вокруг беды. С той вершины, на которую он сейчас забрался, далеко было видно. Нет, не пустые наши хлопоты, думал Кирилл, прислушиваясь.
Он думал, что самые лучшие, самые главные люди стоят перед ним — Алексей Трофимыч и уборщица Евдокия.
— Пойдем, парень, — торопил его вахтер. — Сделал, и ладно. Теперь уж идти надо.
— Чуть погоди, — попросил Кирилл. — Еще по одной выкурим и пойдем.
Силы он в себе чувствовал не на день, не на два — на века.
4К мастеру его не пустили, отказали наотрез. И он бы уехал, да что-то ему померещилось нехорошее в том, как именно не пустили.
— Вы ему не родственник? — спросила пожилая сестра из окошечка.
— Нет, — ответил Кирилл. — Я его ученик.
— Мы только близких родственников можем к нему допустить. Жена у него с утра.
Кирилл подождал в приемной, огляделся. Тут сидели со свертками безрадостные люди, и не поймешь, то ли посетители, то ли больные ждут очереди.
— А где они лежат, печеночники? Может, я через стекло гляну.
— Нету там стекла.
— Да что, в самом деле, — раскипятился Кирилл, — вы у него спросите, у самого. Может, мой приход ему лучшее лекарство.
Сестра покачала головой, отгоняя дикую мысль о таком лекарстве, но все-таки, добрая душа, сняла трубку и с кем-то посоветовалась.
— Как ваша фамилия? — спросила у Кирилла. Он ответил.
— Посидите в приемной, я позову.
Кирилл вернулся к сидячей очереди. Одна девушка ему приглянулась, печальная, красивая, тонкая, в темном вязаном платье и с книгой. «Алена тоже бы так сидела, с книгой, — подумал он, — все они с книгами. Только я с гаечным ключом».
Он улыбнулся сам себе в пропахшей карболкой приемной.
— Воробьев! — крикнула сестра. — Возьмите халат и ступайте на третий этаж в седьмую палату.
Николай Павлович лежал на боку, и от этого лицо его сперва показалось Кириллу искривленным, странно приплюснутым. Шторы в маленькой комнате были приспущены, свет падал на сидящую у изголовья толстую женщину, видно, жену мастера. Женщина сидела неподвижно и сгорбившись и глядела куда-то на стену, как будто дремала с открытыми отекшими глазами. Молодая медицинская сотрудница в сером халате — врачиха или сестра — листала журнал на тумбочке и при появлении Кирилла вежливо кивнула ему. Это была сцена не из того мира, откуда прибыл Кирилл. Но не она поразила его. Рядом с кроватью высилось и струилось странное металлическое диво со стеклянными, как лампы, блестевшими бачками, опутанное резиновыми алыми шлангами и один шланг страшно тянулся и впивался в голую руку Николая Павловича. В стеклянных сосудах побулькивала зеленая жидкость, пары взвивались пузырьками. Кирилл испугался.
